Капельки (батюшка).
Беспощадное солнце лупит прямо в темечко от рассвета и до заката. Это не те животворные лучики, которые заставляют луговое разнотравье поворачивать доверчиво раскрывшиеся головки цветков вслед неспешно пересекающему небосвод, благодатному небесному светилу. Нет.
Разъяренный, косматый клубок испепеляющей плазмы, хлещет раскаленными плетьми по всему живому в этой степи. И живого, кажется, уже не осталось на поверхности земли. Зной, пыль, хруст пересушенной полыни под ногами, пепел черных холмов, выгоревших от случайных трассеров, раскаленный асфальт, непреходящая сухость в глотке, жестяной скрежет задубевшей от трехслойных соляных разводов «березки»…
Изварино. Июль 2014 года. Очередь на таможню.
Идет второй час моей смены. Второй бесконечный час. Солнце в зените, морда в поту, в глазах светлячки, нервы на пределе. Очередь из машин, кажется, не закончится никогда.
Людям в этой очереди гораздо хуже, чем нам. И от этого еще муторнее на душе. Протянувшийся через все село хвост из скорбных катафалков, преимущественно еще советского автопрома, тих, пришиблен и бесстрастно покорен своей судьбе.
Упаси Боже от такой судьбы.
Туалетов нет, воды нет. Даже тени нет. Мучения женщин и детей ввергают в ступор. Мужики из очереди, здоровенные «шахтеры Донбасса» трусливо прячут глаза, разговаривая с нами. Некоторые, неуклюже пытаются оправдываться.
Лучше бы они этого не делали.
Ополченцы из россиян, еще туда-сюда, как-то разговаривают с ними. А местные, из наших, в лучшем случае брезгливо смотрят на эти «организьмы в штанах» как на тлю, на слизняков непотребных. Их счастье, что практически у каждого в машине семья: жена, детишки, родители. А то запорхали бы их зубы по окрестностям, веером.
Мы так и не приобрели столь привычную для работников таможни, оловянную монументальность и невозмутимость пограничных столбов. Которая заставляет людей суетиться, угодливо лебезить и подобострастно заглядывать под козырек зеленой фуражки.
У нас и фуражек-то нет. Мы – ополченцы. Мы здесь временно. Наше дело - война. И люди подспудно чувствуют это и тянутся к нам, своим парням, защитникам.
Вода и туалет есть на территории таможни, за шлагбаумом. Но туда нельзя. Пока не пройден паспортный контроль и не досмотрено транспортное средство. Недавно назначенный начальник таможни Витя-Камаз, особенно подчеркивал на инструктаже очередность досмотровых процедур и облико-морале юной погранслужбы новорожденной республики.
Порядок прежде всего! За шлагбаум только после проверки.
Да пошел он в жопу со своим «облико-морале».
И потянулись женщины с детьми и пятилитровыми бутылями для воды к зданию таможни, сопровождаемые распаренной, потихоньку свирепеющей, глыбой-Виталиком. Не думаю, чтобы кто-то из командиров, глядя на него, решился сделать нам замечание. Я бы не рискнул.
Второй час нашей смены. Резиновый, тягомотный, опустошающий.
Беру очередные паспорта в руки. Пробегаю тусклым взглядом по лицам, изображаю добросовестную сверку на аутентичность с фотографиями. Реально отслеживаю только прописку. Если местная – вэлкам ту Раша. Там лекарства, еда, ночлег и вездесущее МЧС с неожиданно подоспевшими на подмогу аниматорами из Белоруссии.
Если люди едут из материковой Украины (Полтава, Днепр, Сумы…), тогда обязательно короткий разговор. Что, почем и почему. Для них, Изварино, не самый удобный пункт пересечения госграницы. Отсюда вопросы. Были и сюрпризы. Два дня назад, ловили Магду (если я правильно помню ее имя). Укроповская корректировщица, абсолютно безбашенная сучка крутившаяся у всех на виду и даже задружившаяся накоротке с «Волчьей сотней». Свой парень в юбке. Все обстрелы Изварино, включая и последний ночной обстрел гражданских машин в очереди на таможню, на ее совести. Слили ее местные, информация подтвердилась. Откуда-то (вроде от россиян) разжились ксерокопией ее паспорта. Армянка родившаяся в Азербайджане. Вполне приличная ксерокопия позволяла достаточно уверенно предъявлять фотографию для опознания. Похоже, что почуяла-таки она запах жареного и пропала, неведомо куда. Кто-то узнал в ней девицу, отирающуюся сейчас в Донецке, в палаточном городке МЧС. Ара, изрыгая все известные ему проклятия на доступных языках, тут же поставил в известность Пасечника о своей увольнительной на неопределенный срок и умчался по направлению к российскому шлагбауму, бормоча себе под нос
- Найду, твар. Суда прывэзу и сдэс рэзат буду. –
Очередная раскаленная крыша очередного жигуленка, повинуясь моему жесту, медленно подплыла к шлагбауму. Открылась водительская дверца, выпуская на белый свет… осанистого, седобородого батюшку в плотной черной рясе, с внушительным крестом на животе.
Мне конкретно поплохело.
- Как он до сих пор не сварился в такой одежке – окатило лопатки очередной волной обильного пота. И стало вдруг отчего-то жутко неудобно. Как будто беременной женщине не уступил места в автобусе на виду у всего салона.
- Что ж Вы, батюшка, не подощли сразу. – проскрипел я, отчаянно смущаясь.
- Неужели мы бы не пропустили Вас без очереди? –
- Ничего, ничего. – пропыхтел он в бороду, открывая багажник для досмотра.
– Господь милостив, дал терпения. Ничего. – и протянул ко мне руку с паспортами. Меня, как что-то толкнуло в бок.
- Батюшка. А вы не могли бы это… благословить? – с замиранием выдавил я из глотки. Внимательные его глаза, участливо окинули взглядом мой несуразный облик, а левая кисть уже поднималась , приглашая под сень свою.
Я шагнул навстречу, сдвигая автомат за спину и наклоняясь, зажмурился в ожидании. Теплая, мягкая ладонь коснулась затылка. Я затаил дыхание. Сквозь ватную тишину в мозг проникали только обрывки фраз.
- … на ратный подвиг… на защиту твоих ближних, твоего дома, твоего Отечества… Во Имя Отца и Сына и Святаго Духа… -
Качнулось распятие перед глазами, осеняя крестным знамением. Я неловко ткнулся губами в теплую латунь креста, руку батюшки и шагнув в сторону, выпрямился. Легкость в теле, ощущение безусловной правильности и одновременно нереальности происходящего заполонило душу. Ой, как дышится-то легко.
Оглянулся, увидел вереницу наших парней спешащих к машине и резко притормаживающих в паре метров от нее, стараясь обрести приличествующую моменту несуетливость.
Замерла очередь. Умолк монотонный и неистребимый ее гул. Вытягивалось ополчение в редкую цепочку за благословлением и отходило поодиночке умиротворенное, просветленное взглядом. Пыхтя несся Виталя от таможни, боясь опоздать.
Как на нас смотрели женщины… сквозь слезы. Как притихли дети.
Они уезжали под защиту Матери-Родины.
Мы оставались.
Защищать ее же.
Православные мы.
Спасибо тебе, батюшка. |